Флорентийка - Страница 88

– Я обещал и сдержу свое слово. Но знай, первое оружие – это терпение. Я боюсь, что тебе трудно с этим согласиться, ведь ты молода, импульсивна. Ты похожа на птичку, которую посадили в клетку, чтобы ее не съела кошка. Она не понимает, в чем опасность, пытается улететь, но только ранит себя, ударяясь о прутья клетки. Ты знаешь, что ты в опасности. Необходимо подождать, чтобы все успокоилось.

– А Иеронима будет праздновать победу?

– Почему бы нет? Нет ничего опаснее, чем почить на лаврах. Победа ослепляет, расслабляет человека, заставляет его забыть об осторожности и усыпляет его бдительность… Пусть эта женщина думает, что она победила, и пусть верит в свою безнаказанность! Тем легче будет нанести ей удар. Один она уже получила, хотя еще не знает об этом: ее сын убит… Терпение означает: ждать! Уметь ждать в тени, ночью, на улочке. Я жду вот уже почти двадцать лет!

– И что же вы ждете?

– То же, что и ты: мести! Ты спросила меня, почему я заинтересовался тобой при нашей первой встрече и почему сразу же предложил свою помощь? Ты, может быть, подумала, что намерения мои были двусмысленными и что меня привлекла твоя красота?

– Я никогда так не думала! – сказала Фьора, пожав плечами.

– И была права. Я ничего не испытываю к тебе: ни влечения, ни любви. Может быть, теперь – немного уважения, потому что ты мужественная женщина. Я предложил тебе свою помощь, так как вскоре она должна была тебе понадобиться, но у меня была тайная мысль: заручиться твоей поддержкой в осуществлении моих планов. Звезды мне подсказали, что это было возможно.

– Звезды? Они до такой степени связаны с людьми?

– Их положение в момент рождения человека, их передвижение по небу позволяют посвященным людям многое прочитать в большой книге, которой является небо. Смотри!

Деметриос поискал в одном из шкафов и достал оттуда пергаментные свитки. Два из них он развернул на столе, закрепив концы книгой и подсвечником.

– Вот твой гороскоп, а вот мой. Я с трудом узнал точную дату твоего рождения, но, разумеется, не смог узнать часа рождения, поэтому твой гороскоп неполный и немного неясный, но основные линии присутствуют. И я нахожу некоторые совпадения с моим. Наши судьбы соединяются на некоторое время…

– А этот? – спросила Фьора, указав на третий свиток, перевязанный красной лентой.

– Если захочешь, мы к нему вернемся позже. А теперь… если ты не против и поскольку тебе нечем заняться, – добавил грек, улыбнувшись своей редкой улыбкой, – я расскажу тебе одну историю, историю о себе! Затем ты мне скажешь, согласна ли ты подписаться под договором, который я тебе предлагаю.

– А если я не соглашусь?

Деметриос с интересом взглянул на молодую женщину, затем снова улыбнулся:

– Ради удовольствия отказать, не так ли? Меня это удивило бы, но если бы это было так, ты бы осталась здесь столько времени, сколько тебе хотелось бы, а затем я дал бы тебе немного денег, лошадь, открыл тебе ворота, и ты отправилась бы туда, куда захотела.

Фьора убрала с табурета книги, лежавшие на нем, и села:

– Я всегда любила слушать истории, – сказала она просто. – Рассказывай!

Деметриос сел в свое кресло, оперся на подлокотники и закрыл глаза:

– Я не всегда был этой ночной птицей, которую боятся дети… и не только дети. Я был молод, богат, я был князем, так как Ласкарисы сидели на троне в Византии. У меня был дворец, как у тебя, и был у меня младший брат…

И перед глазами молодой женщины, сначала холодными и безразличными, затем все более внимательными, Деметриос развернул картину своей жизни, как будто длинное полотно, вытканное портретами различных людей. Глубокий голос грека обладал удивительной способностью оживлять образы, и его юная собеседница скоро забыла, где она находится, забыла об окружавшей ее обстановке: побеленные стены, вдоль которых стояли шкафы из темного дерева, печь в углу, сложенная из огнеупорного кирпича, и множество полок с выстроившимися на них рядами аптечными баночками, горшочками, пучками сушеных трав и многочисленными пробирками, колбами и ретортами.

Не замечая всего этого, она представляла себе Византию, всю в золоте и лазури, сверкавшую как драгоценное украшение в Босфорском проливе, в бухте Золотой Рог, соединяя Европу и Азию, она видела красные паруса неверного султана, затем войну, кровь, истребление. Она видела Феодосия, который представлялся ей героем, безрассудным и мужественным. Она видела пышные торжества по поводу праздника Фазана и на этом сверкающем фоне лица двух людей, которых она уже научилась ненавидеть: герцога Филиппа и его сына Карла, человека, не знавшего жалости, рыцаря, который не держал своего слова, этого князя, ради которого Филипп так поступил с нею…

Насколько живым и ярким был рассказ Деметриоса о событиях, заканчивавшихся смертью его брата Феодосия, настолько кратко и сухо изложил он все, что касалось его собственной жизни. Умолчал грек о своих трудах, открытиях, о тех, кому он был этим обязан. Это принадлежало только ему, и Фьору он туда не допустил.

Она, впрочем, не задавала вопросов. Когда Деметриос кончил говорить, молодая женщина лишь показала пальцем на пергаментный свиток, который он не открыл.

– Это гороскоп герцога Бургундского, ведь так?

– Ты умница. Я никогда в этом не сомневался.

– И что это за договор, о котором ты говорил?

– Я думаю, ты уже поняла: я помогу тебе отомстить, а ты мне.

– Тем охотнее, что у меня уже есть счеты, которые мне надо свести с тем, кого называют Смелым. Но признаюсь, я плохо представляю, как это можно сделать.